Дикие города

Keine wilde Natur, sondern wilde Städte

Представляю себе что мы як мавпи на утёсах то сидим вжавшись не двигаемся то переходим едва-едва с места на место не совсем по-человечески на трёх, иногда на четырёх руках. Да-да, так и есть, один из нас так и оговорился, ногу назвав рукой. Медленно притирание с местом место подгоняет под себя долгих десять дней может больше пока не почувствуешь что наконец ты для него готов. Однако никогда вполне.

становиться ландшафтом и думать
о совершенных созданиях
человеческих
mein credo

Стоянка на этот раз другая, на косогоре, фактически последняя по тропе, самая продуваемая порой бешеными, изнуряющими ветрами, но и самая панорамная и эстетская, так что днями можно сидеть не отрываясь глазами от картины где так слажены силы и стихии, и еще, говорят, самая безопасная. Лесники рассказали, молодая женщина из Тулы с ребенком четырех лет год прожила (прошлый) на этом месте, называемом «на ветрах». До сих пор верится с трудом, но обнадеживает…

овсянка залитая кипятком 

с подсолнечным маслом и ложкой варенья

нет ничего лучше

Переползание со стоянки вниз, к морю, или наверх под скалу, в «уборную», - всё преодоление, тяжелый труд, часто боль. Как с десятого этажа на первый только дольше и разнообразнее. С первого на десятый. С десятого на двадцать четвертый. И так не один раз на день. Первые дни после «цивилизации» оживаешь весь целиком, чувствуешь, что до сих пор тело жило только самой глухой, мельчайшей своей частичкой. Через пару недель приходится появиться в Симболоне за провизией, главным образом за обнаруженным местным вином Железный яр — в фирменном магазине у набережной разливают из бочонков свеженькое. Через пару недель прожитых между скалами и водами неловко и смешно снова быть в городе. От компьютера отвыкаешь почти начисто, набирать буквы, просматривать письма и статусы из таких далёких, чужих миров – занятие как нельзя более дикое ну или несвойственное тебе того времени и того места. Люди тоже странные. Кажется, в их массовом крикливом отдыхе они, их отдых ненастоящие... По улицам ходишь цепкой походкой отточенной на тропах камнях и сыпняках постоянным риском оступиться, потерять равновесие, упасть. Смотришь такими же цепкими глазами изменившими саму модальность видения ежеминутным или -часным всматриванием в рельеф скал и моря, высматриванием возможной опасности. Возвратился из города на берег – вздыхаешь с облегчением. Кажется, я тогда сказала о Симболоне – «как обухом по голове». Или это потом — о Киеве... Но и возвращение в город и уже домой тоже сопровождается вздохом – уффф, наконец можно расслабиться, наконец всё позади, несмотря на то, что по-прежнему - «обухом»…

скалистые задворки ойкумены

и вдруг -

тыквы ростки

Тридцать дней всем существом на чатах, настороже. Слух, зрение. Раны свежесколотых скал розовеют... вот под Стакселем: такой звонкий обвал был после первого ливня в начале месяца; другой валун после того же дождя сорвался неведомо откуда — пролетел где-то в районе дайвера... Их подолгу рассматриваешь думая какой следующий, откуда? и когда? У этих хрупких старых скал едва ли есть закономерность. Скорее ориентир — бузить, когда находят тучи, идет дождь и температура резко падает. Они срываются и в разгар самых попсовых дней когда ялики катера и яхты стаями набившись во все бухточки купают массы клиентов ничтоже сумняшеся в теплых водах моря под палящим солнцем. Но такие падения можно приписать и неведомому зверю, которого другой зверь загнал на обрыв и тот пытается теперь выбраться наверх к лесу, на «континент».

Одиссеевы сирены - цикады

чье тщательное трудоемкое дзюжчання

чьи плотные разъедающие голоса

проникают в слушателя и взрывают его изнутри

Это «знание» места внушавшего страх уважение восхищение мешает понять закоренелым айякам неискоренимую безбашенность иногда наглость объясняемую неосведомленностью большинства проходящих мимо беспечных курортников-однодневок. От хождения, ползания вне троп прямо по склонам до выламывания пней на каменных реках и воплей... Самая же невообразимая картина от которой шерсть дыбом — появление хрупких детей, совсем малюток, среди хрупких трухлявых скал.

Жара. Мимо стоянки вереница белобрысых детишек от годовалого до уже подростков сопровождаемая матерью следуют далее вниз, к ультима туле на «пляж», долго потом перемещаются по самому берегу и исчезают из виду. Через несколько часов я, освежившись в море и поднимаясь наверх, вижу, как это арийское семейство разбросанное там и сям по каменной реке возвращается домой. Сама же оказываюсь прямо позади мамаши и крошечного мальчугана лет трех мама зовет его Андрюшей – без панамы, щечки красные, мать им строго руководит, но без криков, а он молча мужественно переползает с одного валуна на другой. Крохи ножки в босоножках...

Последнюю неделю изводила попса. Всего — слишком. Галасливих людей, катеров, жары.

Просили духов места положить конец или хотя бы паузу попсе от которой в затянувшийся штиль не укрыться. Немножечко спасало само естественное устройство этого берега — словно амфилада амфитеатров следуют друг за другом косые срезы берега от чего эффект: каждой стоянке не только свои камнепады которых не слышно соседям но и как бы своя сцена на море и все что перед тобой внизу кричит и кривляется наилучшим образом слышно именно с твоего места зрителя.

«Погранцам» раз удалось разогнать все плавсредства на час или два, другой раз — на полдня. Мир в эти мгновения переворачивался своей почти никому не видимой стороной замирал и те четыре или пять душ «на постоянке», единственные на весь понемногу зачищаемый берег, преображались оживали и опять смотрели слушали дышали всеми очманілими фибрами. Только дыхание резко и грубо перерезалось фальшивящим караоке с вдруг выскочившего из-за Стенки или Гиппопотама ялика — то поздним вечером, то ранним утром. Это нечеловеческое эхом перекатываясь из амфитеатра в амфитеатр достигало самых вершин блуждало от Стакселя до Бегемота покуда не обрывалось в тишину.

я бы тоже взашей гнала из государства

поэтов, бряцающих на своих лирах и кифарах

никакой «созерцательной» жизни

Просили дать передышку и допросились. Накануне отъезда небо затянуло, с утра до самого вечера адский ветер рвет палатки, одна другой музыкальнее, поднимает пыль, все нужно попрятать, на таком ветру ничего не приготовить даже с заслонкой... Вечером наконец стихло. Тучи разошлись. Еще позже из-за горы появляется луна и ты опять весь внимание и всматривание, очарованный совершенно черным Носорогом и черным неподвижным морем. Чуть погодя по тропе так, чтобы его заметили, беззвучно, грациозно проходит и исчезает в лунных тенях Койот. Предыдущие ночи он вдруг перестал появляться, но вот сейчас пришел — попрощаться? - словно почуял что эти странные существа скоро уходят.

Последняя, изнурительная ночь в палатке вновь терзаемой налетевшим шквалом, в ожидании сколопендры Белоснежки, в прислушивании к дождю его капли так барабанят по тенту что падающих камней если они падают не слышно... через несколько часов дождь наконец стихает и происходящее можно лучше отслеживать ухом. Вот лежишь ты ногами к морю головой к скалам, периодически то справа то слева где-то выше сходят по сыпнякам камешки камни и большие камни размеры определяются по издаваемому ими звуку — сходят то мелкой россыпью то четкими, тяжелыми ударами. Как не хотелось дурного камня который отлетел бы прямо, не хотелось под дождем ползти до самого Симболона по раскисшей глине...

Вконец измученная, дождалась наконец утра. Оно же притворилось будто ночью ничего не было, только всё омытое сверкало свежестью насыщенной зеленью синевой слегка взволнованного моря и неба, и почему уезжать именно сейчас? но всё-таки наконец, наконец...

N.B. All pics taken by my friend Naiad Petrovna.